Мои «университеты»

-Война началась, когда мне было два с половиной года. Помню, сижу на окне, смотрю на улицу, по которой идёт много солдат. Забегает отец, прощается с нами… Мать плачет… Отец нас обнял и ска зал, что обязательно вернётся живым, и ушёл… Он был родом из Ставрополья, а мать из Чечено-Ингушской АССР. Она работала в военкомате, кем, не помню.
Немец рвался к Грозному и Баку. Ему надо было обязательно взять этот плацдарм, где много нефти.
Отец воевал на подступах к Грозному. Его ранило, и он лежал в госпитале. Госпиталь располагался в Нефтяном институте, его аудитории были забиты ранеными. Мы пошли навестить отца. Мать почему-то не пустили, а меня завели в аудиторию. Я увидела, как мне тогда казалось, бесконечно большую палату, сплошь забитую перевязанными солдатами, и все меня зовут: «Дочка, подойди ко мне!». Я растерялась и дала громкого рёву. Санитарка подвела меня к отцу.
Немцы наступали. Надо было строить укрепления вокруг Грозного, рыть окопы. Их рыли женщины. Я эти окопы хорошо помню, потому как мы жили на окраине города.
Мама уходила на работу, а я оставалась дома одна. Напротив нас жила тётя Фрося Кондратьева с пятью ребятишками. Я пропадала у них. Тётя Фрося варила большой котёл мамалыги и кормила всех нас. Я была как член семьи. Какая доброта и бескорыстность у той простой женщины!
Ещё не закончился 1941 год, как мы с матерью получили «похоронку» на отца. Лишь только открылась дверь и по тому, как вошла почтальонка, мать сразу всё поняла. Её истошный вопль до сих пор в моих ушах. Тяжело в подробностях рассказывать, как мы пережили все те страшные четыре года войны…
И вот, наконец, 1945 год. Повсюду алели флаги, гремела музыка, звучали песни. Народ ликовал!
Мне в победном сорок пятом исполни-лось семь лет. И я считала, что вот теперь наступит полное счастье. Не наступило. Мать стала слабеть на глазах. Еле ходила, толкая перед собой стул. У мамы призна-ли онкологию, было ей всего 28 лет. Её – в больницу, меня в детский дом.
Детский дом напоминал большой мура-вейник. Столько ребятишек-сирот! Все остриженные, в чёрном – бегают, ревут. А я сижу на окне – и так высоко. С тоской и страхом смотрю в окно и жду. Мне казалось, что придут отец с мамой с полным чемоданом конфет и заберут меня отсюда. Вместо мамы однажды в детдом при шёл молодой, не знакомый мне мужчина. Оказалось, это мамин брат вернулся с войны.
Дядя был разведчиком, пришёл весь в наградах. Ни разу не был ранен, но с раненой душой. Он забрал меня к себе жить.
А 4 февраля 1947 года в больнице умерла моя мать. Сиротское моё житье было трудным. Голод, хлеб по карточкам.
В семье дяди мне было вменено в обязанность добывать хлеб. А за ним стояли километровые очереди. Я знала все магазины в Грозном. Жизнь научила быть «пронырой». Но я до смерти боялась сво его дядю. Однажды, ещё до рассвета, тёт ка будит меня: «Вставай, иди за хлебом». И ещё наказала купить их дочери Нине печенья. Я села на поездок и поехала в другой район города. Хлеб долго не привозили, а печенье я сдуру купила сразу. Господи, как же хотелось есть! По кусочку, по кусочку я съела всё печенье. Потом, как с ума сошла, — купила конфет, длинненькие такие, жёлтенькие, посыпаны сахаром. Когда опомнилась, осталось тех конфет 7 штук. К вечеру привезли хлеб – белые, круглые мягкие караваи. С большим трудом я купила каравай и с опаской, как на каторгу, поплелась домой.
Тётка нажаловалась дядьке на мои «преступления». Он взял кнут, и кнутом и руками остервенело бил. Я потеряла сознание. Возмутилась лишь соседка, хо тела пойти в милицию. Но не пошла.
Несколько дней я не могла встать с постели. Почему я выжила, не пойму. Это были мои «университеты» — как у Горького…
В том же 1947 году меня отдали в школу. Мне шёл девятый год. В то время школы были настоящими образовательными и культурными учреждениями по «выращиванию» патриотов. И я им стала.
В другой школе, в которую меня пере вели, у меня появился любимый учитель, фронтовик Пётр Михайлович Мордовцев. Он тоже меня обожал и называл «Светик-лепесток». Он всё понимал, жалел меня, как отец. Класс у нас был 10 «ж». Вот сколько детей!
Я росла бедовая, несмотря на жесто кое сиротство, смешливая. Училась по средственно, уроки делала на ходу – в школе. Зато очень полюбила кавказский базар. Яркие краски, разная речь, азартный торг. Даже сейчас, если бы мне предложили на выбор – оперу, московский театр или базар, я бы выбрала базар!
В 1957 году я закончила школу. Отметки не очень, конкурс в вуз не выдержать – так мне казалось. Мои друзья гурьбой пошли в техникум, и я туда же. Поступила на товароведческое отделение по пушнине и шерсти. Ещё в 10 классе за хорошую работу мне купили чёрное драповое пальто. Вот в этом демисезонном пальто, с почти пустым коричневым чемоданчиком я при была на Алтай, в город Барнаул. А Барнаул направил в Баево. Южанка, я еле пережила сибирскую зиму – в осеннем пальтишке и капроновых чулках. Работала в заготконторе, принимала пушнину, которой в те годы было в районе очень много, и увозила её в Новосибирск на пушно-меховую фабрику…
P.S. Вся остальная жизнь девочки военной поры Светланы Плахоткиной проходила уже на глазах баевцев. И это совсем другая история.